Феофилактов, Николай Петрович (1878-1941)
"В глубине комнаты, справа от входа, стол с книгами, присланными для отзыва; на краю стола, свесив ноги, сидит гипсовая нимфа; всюду статуэтки, безделушки, изящные вещицы. Над шифоньеркой между столами портреты Метерлинка, Пшибышевского с женой, Достоевского, Верлена, Верхарна, много рисунков...
Здесь собирались мы по вторникам для дружеских бесед. Ни вина, ни чаю не полагалось; не было ни шуток, ни смеха; юмор целиком уходил в статьи. Но как весело было ходить сюда! Как любили мы нашу редакцию!" Так вспоминает один из частых посетителей атмосферу двухкомнатной квартирки на пятом этаже "Метрополя", где размещалась редакция журнала "Весы".
Художник Николай Феофилактов — "наш Фео", как называл его глава и фактический редактор "Весов" Валерий Брюсов, сотрудничал в этом журнале с первых номеров. Важнейший период, быть может, самый значительный в его творчестве, был связан с работой в "Весах" и в целом отразил дух и искания русского символизма "второй волны".
Н. П. Феофилактов родился в Москве. К началу работы в "Весах" он успел закончить Московский межевой институт, но становиться землеустроителем не собирался. Он усиленно занимался рисованием, с увлечением читал каждый номер журнала "Мир искусства" и поступил вскоре в Художественную студию К.Ф.Юона. В эту пору Феофилактов сдружился с молодыми Н.Н.Сапуновым, С.Ю.Судейкиным, П.В.Кузнецовым. Вместе с этими художниками он участвовал в открывшейся в Саратове в 1904 году выставке "Алая роза", а позднее, с той же группой живописцев-символистов, и в выставке "Голубой розы".
На дарование молодого графика обратил внимание С.П.Дягилев. Это открыло Феофилактову двери редакции "Мира искусства", где он опубликовал свои первые работы. Вскоре он познакомился с В.Брюсовым. Признанный глава московских символистов привлек художника к работе в "Скорпионе" и в "Весах". Шесть лет существования "Весов" стали временем расцвета графического таланта Феофилактова. Он сделался ведущим художником и издательства и журнала. В ту пору Феофилактов жил под обаянием творчества и личности английского графика Обри Бердслея. Недаром его называли тогда "московским Бердслеем". О силе увлечения Бердслеем и о "бердслеевском" периоде русской графики в целом можно судить по воспоминаниям Н.В.Кузьмина, который, как и многие его современники, разделял эту страсть: "Бердслей умер молодым — двадцати пяти лет от чахотки, и за свою короткую жизнь этот юноша успел создать целый фантастический мир образов, убедительных и немыслимых... Его рисунки казались мне нерукотворными, их бисерное, головокружительное мастерство вызывало столбняк у профанов и завистливое удивление профессионалов". О Феофилактове Н.В.Кузьмин не без иронии говорит как о мастере, "полоненном Бердслеем пожизненно". "Бердслианец" Феофилактов усвоил и уроки изощренной культуры "Мира искусства", но он — представитель московской школы книжной графики, которая моложе петербургской, менее строга и канонична, порой наивнее и простодушнее, лиричнее и мягче.
Одна из первых графических удач Феофилактова — марка издательства "Скорпион". В "Весах" он автор не только многочисленных виньеток, но и обложек журнала. Публикуются здесь и сделанные им эскизы будущих выпусков. Стать в " Весах" заметным, непохожим на других, незаменимым было трудно — здесь сотрудничали Бакст, Сапунов, Сомов. А один из номеров полностью оформил Борисов-Мусатов. Феофилактов не только сумел обрести собственное лицо, но во многом определил и весь графический облик журнала.
Программное произведение Феофилактова — эскиз обложки номера "Весов", посвященного Обри Бердслею. Этот лист несколько наивен в своей насыщенности бердслеевскими мотивами и образами, с московской щедростью заплетенными в густой, мерцающий, прихотливо-изысканный узор. Но Феофилактов не обладал импровизационной свободой своего кумира. Естественнее всего он чувствовал себя, когда не был связан жестко продуманным литературным заданием. Лаконично решена одна из обложек 1907 года. Вибрируя и вздрагивая, перо художника плетет подобие паутины или кружева, в которое запутано название журнала. Точечный и дробный орнамент окружает саму надпись, но слово "Весы" легко прочитывается.
Паутинными узорами, мелким звездчато-цветочным орнаментом, гирляндами и ожерельями часто окружает Феофилактов фигуры своих аллегорических персонажей. Его орнаментальная выдумка неистощима и разнообразна. Однако причуды капризной музы Феофилактова порой накладываются на четко продуманную конструктивную основу. На таком сочетании тектонической стройности композиции и орнаментальной изощренности ее элементов построен заглавный лист к драме Брюсова "Земля" для сборника "Северные цветы ассирийские". Здесь же была напечатана и трагедия Вяч.Иванова "Тантал" со шмуцтитулом Феофилактова. В этих работах сказалось общее для многих символистов увлечение Востоком. Фантастические пальмы и гранатовые деревья отражали и образы брюсовской поэзии и были отголоском знакомства с иранской миниатюрой. Восточные мотивы характерны и для стиля модерн в целом, а книжная графика Феофилактова — детище этого стиля. Отсюда чуть нарочитая изысканность орнаментов и буквенных начертаний, ломкая острота линий, зыбкость и причудливость образов.
Свою большую и недолгую известность Феофилактов получил как график. Между тем он всегда стремился к живописи и создал немало живописных работ.
После революции художник продолжал активно работать в книжной графике. Здесь он признанный мастер. Строгая сдержанность и конструктивная ясность отличают том избранных стихов В.Брюсова, выпущенный в 1933 году издательством "Academia" в оформлении Феофилактова. Для этого же издательства он иллюстрировал Гофмана, Шекспира и своего любимого автора — Л.Стерна. К сожалению, выполненный им цикл иллюстраций к "Жизни и мнениям Тристрама Шенди" (1937) не сохранился.
В последние годы жизни Феофилактов создавал и живописные произведения. Многие из них отражали — в преображенном виде — его давние итальянские впечатления. Феофилактов бывал в Италии в период с 1906 по 1913 год, и знакомство с живописью великих венецианцев оставило неизгладимый след в его творчестве.
Феофилактов умер 9 февраля 1941 года. Стилистика его графики так точно вписалась в границы определенного периода, что этот художник живет в нашем сознании — "в своем времени", оставаясь в первую очередь ведущим книжным графиком Москвы начала столетия.