Суриков, Василий Иванович (1848-1916)
Творчество Василия Ивановича Сурикова принадлежит к высшим достижениям русской культуры 19 века и сопоставимо по значению с наследием таких ее гигантов, как А.Иванов, М.Мусоргский, Л.Толстой, Ф.Достоевский. Глубина человековедения соединилась в нем со стихийной мощью и красотой художественного воплощения. В совершенстве овладев живовописным мастерством, сопрягая в образах своих картин целые пласты и эпохи жизни народа, Суриков сумел создать подлинные шедевры отечественного искусства, достичь высот "исторического ясновидения".
Цельность, отличающая натуру Сурикова, проникающий его творчество напряженный историзм могут быть в какой-то степени объяснены обстоятельствами судьбы художника. Уроженец Красноярска, он принадлежал к старинному казачьему роду и с детских лет усвоил многие черты вольнолюбивого характера земляков, впитал яркие впечатления от сохранившего многие древние традиции быта. "В Сибири народ другой, чем в России, — вольный, смелый", "краснояры — сердцем яры", — любил повторять он впоследствии.
И когда в 1869 году юный художник поступил в петербургскую Академию художеств, контрасты и противоречия жизни и истории "Двух России" — почвенной народной и государственной "петербургской" оказали на него сильнейшее воздействие, стали во многом и личной проблемой. Уже в 1870 году Суриков — одареннейший воспитанник тогдашней Академии (он учился у П.Чистякова), завоевавший славу "композитора", создал высокохудожественную картину "Вид памятника Петру I на Сенатской площади в Петербурге", в которой отразились личные переживания, вызванные восприятием молодым сибиряком неумолимой поступи "кумира на бронзовом коне".
Окончательно же определились основы мировосприятия Сурикова, его художественные устремления, когда он, окончив Академию художеств с золотой медалью, переехал в 1878 году в Москву. Здесь, попав в атмосферу всеобщего увлечения отечественной историей, вопрошая, по его воспоминаниям, даже старые московские стены ("вы видели, вы слышали!"), художник приступил к созданию своих главных работ, первой из которых стала показанная на IX передвижной выставке картина "Утро стрелецкой казни" (1881). В ней уже в полную меру проявилось уникальное дарование Сурикова — художника "шекспировских" страстей, живописца-симфониста, способного воплотить на холсте не только облик, но и самый дух, "основные энергии" исторических событий.
Изобразив последние минуты перед началом казни стрельцов, выступивших в 1698 году на стороне царевны Софьи против петровских реформ, Суриков создал поистине масштабную картину-трагедию о судьбе народа на одном из изломов его истории. При этом многофигурная и многоцветная "полифоническая" композиция, подчиненная сопоставлению противоборствующих сторон: могучих, но и обреченных стрельцов — представителей "почвы", московской Руси — и рационально организованной непреодолимой силы петровского государства, — начисто лишена примет академической "театрализоваиности". Первым из художников, обращавшихся к прошлому России, Суриков "прорывается" в своей картине в реальное историческое пространство-время, насыщая при этом великолепную живопись своего полотна напряженным чувством "живой жизни", все покрывающей красоты бытия.
В следующей картине Суриков, продолжая размышлять о трагической диалектике русской истории, обратился к судьбе одного из "птенцов гнезда Петрова" — " полу державного властелина" Александра Даниловича Меншикова, низвергнутого после смерти Петра с государственных высот и Заброшенного вместе с детьми в далекую сибирскую ссылку ("Меншиков в Березове", 1883). В отличие от предыдущей картины, где действие происходило в "сердце России" — на Красной площади, Суриков изображает здесь своих героев томящимися в тесной бревенчатой клети с замерзшим оконцем. Но композиция картины, подчеркивающая "матерость", мощь и в то же время беспомощность опального князя, контраст убогой обстановки и хранящих следы былой роскоши одежд детей Меншикова, само "драгоценное месиво" суриковской живописи выводят мысль и чувство к общим категориям жизни, сообщают и этой картине подлинную масштабность.
В 1884-87 годах Суриков, как всегда создавая множество эскизов и этюдов-типов (он следовал методу горячо любимого им А.Иванова), был поглощен работой над картиной "Боярыня Морозова". В ней он запечатлел эпизод из истории 17 века — момент, когда верную сподвижницу "огнепального" протопопа Аввакума раскольницу Федосью Прокопьевну Морозову провозят по Москве "на позорище", перед тем как обречь на медленную смерть в земляной тюрьме.
Чтобы оценить не только живописные достоинства этой картины, но и мужественную волю художника к воплощению правды истории, стоит вспомнить, что в 1880-е годы реакционная историография особенно усердно насаждала представления, что времена "тишайшего" царя Алексея Михайловича были "золотым веком", эпохой торжества "истинно русских начал", когда "царь шел рука об руку с народом и народ ему верил". Благонамеренные живописцы (например, К.Маковский и др.) на основе подобных фальшиво-благостных мифов изображали боярские свадьбы, выборы царских невест, даже бояр, играющих в жмурки. Раскол же, на деле бывший многомиллионной народной оппозицией власти и духовному гнету "толстобрюхих", объявлялся преступным инакомыслием и преследовался и в 19 веке как "потенциальная пугачевщина". И вот Суриков, взрывая "сладкие грезы" и ложь, сделал зрителей словно свидетелями и соучастниками действительных бедствий и страданий, накала страстей "бунташного века".
Проклиная "никониан", скованная, но полная огромной духовной силы, обреченная боярыня исступленно воздевает раскольничье двоеперстие, призывая народ держаться старой веры. И каждый из многочисленных персонажей, стоящих по сторонам саней на заснеженной улице, — персонажей, издевающихся, равнодушных, открыто или тайно сочувствующих, представляет здесь какую-то грань характера народа в его противоречиях и "полюсах". Прошлое предстает здесь воистину не как действия "кукол в порфире" (Л.Толстой), а как жизнь людей, наделенных душой, страстями и интересами. При этом, передавая движение толпы, пестрое узорочье старинных одежд, достигая почти импрессионистического эффекта в изображении атмосферы зимнего дня, Суриков в то же время как бы "останавливает" и распространяет в "большое время" это мгновение, вобравшее в себя черты и отношения, типичные для всей русской истории.
Пережив вскоре после создания "Боярыни Морозовой" душевный кризис, связанный со смертью жены, Суриков, пожалуй, больше не создал образов, равномасштабных "трилогии" 1880-х годов. Но и позднейшее его творчество поражает мастерством, сочетанием драматизма и мощного жизнеутверждения. В картине "Взятие снежного городка" (1891) он сообщил изображению старинного сибирского праздничного игрища мощное, мажорное "историческое" звучание. Верой в народ проникнуты и другие большие картины Сурикова 1890-х годов: "Покорение Сибири Ермаком" и "Переход Суворова через Альпы в 1799 году". Не реакционно-охранительская, но бунтарская природа горячего патриотизма художника ярко отразилась в картине "Степан Разин", над которой художник работал в годы первой русской революции.
Носитель истинной народности, Суриков был при этом в корне чужд националистическим тенденциям. В своем искусстве он опирался на достижения глубоко почитаемых им старых итальянских и испанских мастеров, очень высоко отзывался о современной французской живописи. Отзывчивость и широта мировоззрения художника ярко выразились в замечательных живописных и графических работах, исполненных им во время поездок по Италии и Испании, а также посвященных жизни малых народов Сибири. Открыт был Суриков и новым веяниям и поискам искусства начала 20 века, до последних дней жизни сочувственно следя за устремлениями молодежи, в свою очередь горячо почитавшей великого Мастера.