Ши Тао (1641-1719)

Художник Ши Тао занимает особое место в истории китайской живописи. Его собственные произведения всегда были известны лишь сравнительно узкому кругу знатоков и ценителей, тогда как его теоретическое сочинение знали и изучали все причастные к китайскому классическому искусству. По мнению большинства китайских эстетиков, трактат Ши Тао о живописи представляет собой наиболее полное и законченное выражение традиционной китайской мысли об искусстве. Это небольшое по объему сочинение в отточенной и лаконичной форме подвело итог многовековому развитию китайских представлений об изобразительном искусстве, о роли художника, о проблеме передачи природы и возможностях творческого самовыражения. Трактат Ши Тао называется "Беседы о живописи монаха Горькая Тыква" Прежде чем обратиться к содержанию этого сочинения, следует сказать о его авторе. Замысловатый и необычный псевдоним Горькая Тыква художник использовал чаще других своих многочисленных прозвищ. Объяснить его можно следующим образом. Современник Ши Тао писал: "Тыква кугуа... очень горькая. Когда же ее кладут вариться вместе с другими продуктами, те ничуть не становятся горькими. Таким образом, эта тыква, сохраняя свою горечь внутри самой себя и совсем не распространяя ее вокруг, представляет истинные достоинства совершенно мудрого благородного мужа". Таким образом, горькую тыкву можно уподобить лотосу, символу чистоты, который растет на болоте из грязи, но сохраняет свою белизну.

У Ши Тао была необычная судьба, он жил в трудное время, когда сохранить чистоту было совсем непросто. Некоторые его поступки трактовались современниками как социальный конформизм, но сам художник писал: "Я просто пишу на досуге что хочу и живу своей живописью".

Ши Тао происходил из императорской фамилии. Его семья вела начало от старшего брата основателя Минской династии. За военные заслуги предки художника имели наследственный титул "Правитель Цзинцзяна", и Ши Тао, буду чи прямым потомком одного из них, любил подписываться "Наследник Цзинцзяна". Всего у художника было тридцать восемь самых разных псевдонимов. В их обилии и разностильности, может быть, кроется одна из причин того, что Ши Тао был малоизвестен как художник — работая в разных манерах и подписываясь по-разному, он в сознании тех, кто не был с ним лично знаком, существовал как несколько разных живописцев. Наиболее известные псевдонимы Ши Тао переводятся как Ученик Великой Чистоты, Высокочтимый Слепец, Старец из Цзиисяна, Старомодный Человек, Наследующий и др. Еще он носил монашеское имя Даоцзи, а фамилия его была Чжу Жоцзи.

Биография Ши Тао известна очень плохо: обилие разных прозвищ, отсутствие необходимых исторических документов, противоречивые или намеренно ложные сведения. Неизвестно, где родился будущий художник. Молодые годы Ши Тао окутаны тайной по политическим соображениям. Он был принцем крови, но династия, к которой он принадлежал, пала под ударами маньчжуров, вторгшихся в Китай с севера, когда мальчику было всего три года. Маньчжуры основали новую династию Цин, а сторонники Минских императоров бежали на юг. Отец Ши Тао стал на недолгое время правителем, но в разгоревшихся междоусобицах был убит. Чтобы спасти мальчика, его увезли из города и через какое-то время скрыли в буддийском монастыре. В дальневосточной истории уже бывали сходные ситуации; так, за двести пятьдесят лет до описываемых событий в Японии был спрятан в монастыре пятилетний сын императора, который, став взрослым, прославился под именем Иккю не как монах, а как выдающийся поэт и художник. Также и Ши Тао любил подчеркивать, что он человек отнюдь не монашеского толка, "носит шапочку и сохраняет длинные волосы" (в отличие от бритоголовых монахов). Не брил голову, кстати, и монах Иккю. Впрочем, из того факта, что Ши Тао держался самостоятельно, отдельно от монастырской жизни, следует видеть не только светскость, но главным образом самосознание человека творчески одаренного и к тому же принца крови. Что же касается влияния буддизма в его чаньской форме, то, как считают многие исследователи, оно было весьма серьезным, если не определяющим в мировоззрении и эстетических взглядах Ши Тао. Чаньский взгляд на мир и на искусство явственно отражен в трактате Ши Тао. Его мысли о Единой черте можно назвать сутью чань-буддийского философского учения. Можно сказать, что в рассуждениях об искусстве проявился чаньский пафос Ши Тао, который отказывался считать себя обычным монахом. "Я не способен проповедовать чань", — говорил он, но этой проповедью, причем намного более результативной, чем обычные, оказался его эстетический трактат.

Текст его невелик по объему. Он практически лишен наставлений технического характера и ссылок на мастеров прошлого, то есть того, из чего складывается объем большей части китайских текстов об искусстве. Трактат Ши Тао носит отвлеченно-философский характер. Он не связывает себя ни конкретными разборами произведений, ни обращениями к тем или иным школам. Ши Тао пишет о том, что такое живопись вообще, какова ее природа и в чем суть работы художника. В основу рассуждений Ши Тао положена концепция Единой черты, которая служит терминологическим и понятийным стержнем всей эстетической системы художника.

Ши Тао начинает с азов и постулирует, откуда возникла живопись. Для него это связано с фактом возникновения бытия вообще. Более того, он уравнивает акт рождения живописи и мира. "В самой глубокой древности не было Правила (закона, норм), [ибо] высшая простота не была еще разделена. Как только высшая простота разделяется, Правило устанавливается. На чем основывается правило? [Правило] основывается на Единой черте. Единая черта есть источник всего сущего, корень всех явлений. Ее действие явлено для духа и скрыто в человеке, но вульгарный не понимает этого. Вот почему в себе самом [прежде всего] должно установить Правило Единой черты" (пер. трактата Е. В. Завадской).

Итак, для Ши Тао источник всего сущего носит графический, наглядный характер. Его Единая черта кладет начало разделения мира на противоположности, на все множество явлений. Для сравнения можно вспомнить, что на Западе акт творения заключался не в черте, не в изображении, а в Слове: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог". В предпочтении изображения или слова и заключается одно из самых основных различий Востока и Запада. Что означают слова Ши Тао о том, что действие Единой черты скрыто в человеке? На это он сам дает ответ, в котором лирический характер поэтических образов таит в себе глубокий философский смысл. "Живопись зарождается в сердце — касается ли это красоты линий гор и рек, людей и вещей, или сущности и характера животных, птиц, трав и деревьев, или мер и пропорций рыбных садков, павильонов и башен".

Таким образом Ши Тао утверждает, что проявления Абсолюта, творящего вселенную разделением, и сердце человека равны. Сердце (для китайца это и сознание и чувства) вмещает весь видимый мир и сотворяет свой собственный. Ши Тао идет дальше извечно присущего китайцам чувства растворения в окружающей природе, он заявляет о своей способности породить в сердце мир, со всеми его горами и водами. Но это сердце должно обладать некими специфическими качествами. Это не вульгарный здравый толк обывателя, это сознание цельное и всеохватное, не имеющее пристрастий и потому ровно-пустотное, равное Абсолюту. Такой тип сознания не является туманной абстракцией, это вполне реально достижимое психологическое состояние. Оно достигается сосредоточенным "созерцанием" — специальной процедурой, регулярно практиковавшейся чань-буддийскими монахами и, собственно, и давшей название их учению (чань по-китайски — "созерцание"). Измененное состояние сознания, при котором душа охватывает весь мир, есть залог и непременное условие творческого наития. Если это состояние есть, учил Ши Тао, то художник уже творит свой мир даже до того, как возьмет в руки кисть. Кисть, бумага и тушь для настоящего художника — это всего лишь технические приспособления, они не должны быть заметны, как тот легендарный скакун, который летит не поднимая пыли. "Пыль" для живописца — это и скованность ремеслом и, наоборот, чрезмерное увлечение стилем и изысканностью приемов.

Творческая манера самого Ши Тао тяготела к простоте и безыскусности. Он часто прибегал к стилистике мастеров прошлого, создавая композиции по их мотивам, при этом он не щеголял умением имитировать чужие приемы, но несколькими акцентами намекал на созвучие духа. "Не нужно творить, исходя из сложности", — писал он. В естественности и незамысловатости его небольших картинок как бы пройдены и сняты многочисленные уровни сложности. Они присутствуют, но глубоко спрятаны. Ши Тао сумел объединить противоположности — философски умудренной многовековой традиции и безыскусности мира, порожденного душою цельной и незамутненно чистой. В своем трактате и в своей живописи он соединил традицию и непосредственность, полноту мира и индивидуальность сердца художника, слил воедино пресловутые горы и воды китайской живописи — то есть, по-нашему, волну и камень. "Каменная волна" (шитао) — это и есть его главное имя, под которым он вошел в историю.