Ци Байши (1863-1957)
О Ци Байши слышали даже те, кто почти ничего не знает о китайском искусстве. Как правило, если кто-то помнит имя одного-единственного китайского художника, то имя это — Ци Байши. Слава Ци Байши еще при его жизни (редкий случай для китайского художника) перешагнула границы Китая. Венцом этой славы и мирового признания явилось присуждение ему Всемирным Советом мира Международной премии мира. Произошло это в 1956 году, когда художнику было 93 года. И в сознание современников, и в память потомков Ци Байши вошел мудрым долгобородым старцем, последним реликтом классической китайской культуры, чья живая преемственность в его лице протянулась до второй половины XX века. Глубоко символично то, что наиболее значительный художник Китая XX века дожил почти до ста лет и развернул всю многогранность своих талантов уже в преклонные годы. "Многогранность" в данном контексте не является расхожим искусствоведческим словом, оно в полной мере приложим, к личности Ци Байши, чей творческий потенциал проявился в целом ряде художнических ипостасей — Ци был резчиком по дереву, столяром-краснодеревщиком, резчиком печатей, каллиграфом, поэтом, живописцем. В маленькой статье нет смысла и возможности останавливаться на всех гранях дарования мастера. Остановимся лишь на специфическом для Ци Байши и в то же время характерном для всей китайской культуры феномене старости.
Еще на заре китайской письменной истории мудрецы учили о необходимости следования древним. К этому призывал первый философ Китая Лаоцзы, чье имя буквально означает "Старый Ребенок" — в имени этом воплотились и исторический возраст китайской культуры, младенческой в то время, и ее духовные устремления. Младший современник Лаоцзы Конфуций оставил в своих "Беседах и суждениях" непреложные на последующие две с половиной тысячи лет правила почитания старших и беспрекословного сыновнего послушания — сяо.
Специфически китайский комплекс отношения к человеческому многолетию выражается на разных уровнях культуры — в почтительном обращении к старшим "сяншэн", буквально "преждерожденный", в благопожелании "ваньсуй", буквально "10 тысяч лет" (и первое и второе выражения более известны в их японском произношении — "сэнсэй" и "бандзай"). Популярностью в народе пользуется добрый старичок Шоусин — бог долголетия; стилизованный иероглиф "шоу" (долголетие) входит во многие орнаментальные композиции.
Сама система ценностей культуры Китая была ориентирована на изучение и воспроизведение опыта великих мужей прошлого. Чтобы считаться достойным и образованным человеком, необходимо было овладеть конфуцианским каноном — прочесть, понять и выучить наизусть древние тексты Пятикнижия и Четверокнижия. Долгие годы требовались для изучения классических сочинений, поэтому молодых гениев китайская культура знает сравнительно мало — можно вспомнить лишь философа Ван Би, умершего 24-х лет, исключительно рано сдавшего все экзамены Су Ши да еще немногих. Куда как более распространен был в китайском обществе другой тип — вечный студент, неустанно до старости изучающий книги и где-нибудь на седьмом десятке наконец сдающий экзамен на степень сюцая ("дипломированного специалиста"). Таким студентом ощущал себя до самой смерти и Ци Байши, всегда подчеркивавший неумелость, неискусность и ученический характер своих работ. Незадолго до кончины Ци писал: "Я был чрезвычайно предан литературе и искусству. Я провел более чем 80 лет моей жизни, близящейся к столетию, в занятиях ими, результатом чего явились тысячи моих картин и стихов, а также более тысячи печатей. Мои картины высоко ценятся и на родине и за рубежом. Я удивляюсь, что люди в них видят". Говоря о восьмидесяти годах жизни в искусстве, Ци Байши вспоминает детские опыты копирования всяких картинок, попадавшихся ему на глаза, а также работу резчика по дереву. Учиться живописи Ци Байши стал поздно — в 27 лет. Непосредственным толчком к этому послужило то, что первые наброски Ци увидел некий знаток и предложил ему серьезно учиться. Ци Байши сомневался, не помешает ли его занятиям бедность и не поздно ли ему уже начинать, но, как принято у китайцев, решиться помогла фраза из классики. В древнем трактате "Троесловие" сказано о знаменитом герое и мудреце: "Су Лаоюань лишь в 27 лет начал серьезно учиться". И Ци Байши начал усиленно предаваться живописным штудиям. Кстати, именно в 27 лет его первый учитель дал ему имя Белый Камень ("байши") по близлежащей заставе. Спустя полвека художник написал стихи об этом времени:
В моей бедной деревушке я начал учиться очень поздно.
И не занимался серьезно до 27 лет.
Была прямо беда — не было даже масла для светильника.
Я зажигал сосновую лучину и читал стихи танских поэтов.
(Пер. Е. В. Завадской)
Лишь близко к сорока годам Ци Байши стал получать средства к существованию за свои живописные работы. Едва совладавши с удручающей бедностью, он отправился в путешествие. До 35 лет Ци не выезжал за пределы родного уезда. "Обучение путешествием" с раннего средневековья считалось необходимым условием становления творческой личности. Лишь "избороздив в повозке и пешком добрую половину Вселенной", можно было стать настоящим художником. В многолетних странствиях, перемежавшихся продолжительными остановками в живописных местах и крупных культурных центрах, Ци Байши объездил всю огромную страну. В сорок лет Ци побывал в древнем городе Сиани, откуда направился в северную столицу Пекин, перебравшись через Янцзы и пройдя мимо знаменитой горы Хуа. Потом художник направился к югу. В местности Гунлинь в 42 года ему впервые открылись красота и смысл пейзажной живописи. В общем, время путешествий и профессионального роста растянулось на десяток лет.
Пейзажи, созданные под впечатлением путешествий, не составляют самой значительной стороны творчества Ци Байши. Первые наиболее важные его успехи, снискавшие ему всеобщее признание, относятся не к живописи, а к искусству резьбы печатей. Этому ремеслу Ци стал учиться еще позже, чем живописи, — в 34 года. Сему, правда, предшествовал опыт работы резчиком по дереву, воспитавший твердость и точность руки. Но вырезывание печатей было невозможно без овладения искусством каллиграфии, чему Ци Байши стал усердно учиться в это же время. Как и в других видах творческих увлечений художника, систематические и планомерные занятия в зрелые годы предварялись ранними попытками. Еще в детстве Ци рисовал очертания иероглифов палочкой на песке, затем в школе копировал знаки из старых ксилографов или эстампажей. Серьезные занятия Ци Байши начал с овладения уставным официальным стилем син. Впоследствии он предпочел его легкому и эскизному, словно стремительно струящемуся почерку цаошу. Этот бегло-курсивный стиль соответствует в живописи свободному и лаконичному стилю сеи ("выражение идеи").
С годами к Ци Байши приходят все большая независимость и раскованность. Копирование старых мастеров и воспроизведение образцов из сборников печатей и каллиграфических надписей уступают место непосредственному самовыражению. В мудрой старости художник освобождается наконец от бесчисленных правил и начинает следовать одному-единственному правилу — правилу безмятежности и искренности духа. На склоне лет Ци Байши писал: "В искусстве печатей я лишь короткое время работал согласно классическим образцам, позднее я стал резать иероглифы свободно, выражая по воле воображения живое дыхание". За это живое дыхание Ци Байши признан в китайской науке об искусстве крупнейшим мастером гравировки каменных печатей. Китайская оценка его творчества весьма отличается от нашей. В первую очередь его считают великим резчиком, затем выдающимся поэтом и теоретиком искусства, потом талантливым каллиграфом и лишь в последнюю очередь — живописцем. Но нет ничего удивительного в том, что для некитайцев тысячи картин и рисунков старого мастера затмевают собой его 300 каменных печатей. Живопись его свободно преодолевает национальные рамки, она общечеловечна.
В 1910-х годах, в возрасте близком к шестидесяти, Ци Байши впервые обращается к изображению живой природы — до этого определяющей в его картинах была роль классиков. "Высокая суть гор и потоков" раскрылась художнику так поздно, но тем глубже и интимнее была его наконец установившаяся связь с дыханием бытия — от грандиозных лесистых гор до ничтожных кузнечиков и креветок.
Креветок Ци Байши писал часто и много. Впервые он обратил на них внимание в 62 года. Спустя четверть века он писал: "Я рисую креветок уже несколько десятков лет и, кажется, только начинаю немного постигать их характер". Странным для нас, привыкших к стремительным ритмам, величественным масштабам и большим темам, кажется пристрастие мастера к этаким пустяковым сюжетам — креветкам, бабочкам, лягушкам и прочей прыгающей и ползающей мелочи. Но есть глубокий и закономерный смысл в том, что китайский художник, долгие десятилетия изучавший многовековое культурное наследие своего народа, прочитавший сотни томов и исходивший десятки гор и озер, в конце своей близкой к столетию жизни обратился к малому и хрупко-недолговечному. "Одухотворенный ритм живого движения", который китайские художники искали в течение полутора тысячелетий, и ощущение своей причастности к полноте бытия оказалось возможным найти во всем — мельчайшем и неуклюжем, обыденном. Один из свитков с изображением стрекоз Ци Байши заключил красным оттиском печати: "Хвала миру вовсе не заключается в ценных созданиях".