Шварц, Вячеслав Григорьевич (1838-1869)
На полотнах русских художников второй половины XIX века нередко встречаются сюжеты, затрагивающие национальное прошлое. Формирующаяся в середине века эстетика передвижничества включала требование "народности" — и это открывало возможности для творческих обращений к прошлому народа, выраженному в преданиях и документальных фактах.
Однако основные пути развития новой демократической живописи все же шли мимо исторической картины. Позитивная эстетическая программа передового искусства реализовалась в бытовом жанре, тогда как историческая живопись осталась в ином измерении — тесно связанной с академическими заданиями. Только к 1860-м годам в столь сбалансированном раскладе жанров "по разным ведомствам" обнаруживается сдвиг: возникают полотна, в которых мифологизированную "историю на котурнах" сменяет история реальная, движимая людьми, а не условными героическими фигурами. Одним из первых, в чьем творчестве обозначился перелом в понимании специфики исторической композиции, был Вячеслав Григорьевич Шварц.
Тематически творчество Шварца замкнуто в пределах двух столетий, двух противоположных по духу царствований — Ивана Грозного (это фигура популярная для времени, вызывавшая интерес почти болезненный) и Алексея Михайловича Тишайшего. Сюжетов немного — один и тот же мотив варьируется в масле, акварели, перовом рисунке: церемониал представления послов ("Посольская изба XVII века", "Голштинские послы в Московском приказе", "Русский посол при иностранном дворе" — во всем этом цикле в славянофильском духе утверждается приоритет "московитов" перед иноземцами); праздники ("Шествие патриарха на осляти в вербное воскресенье", "Вербное воскресенье в Москве при Алексее Михайловиче"); повседневная жизнь исторических персонажей ("Вешний поезд царицы на богомолье", "Патриарх Никон в Новом Иерусалиме"). Редким "событийным" сценам, представляющим конфликт сил и драматическую ситуацию ("Василий Шибанов перед Иваном Грозным", "Иван Грозный у тела убитого им сына"), противостоит множество картин и рисунков, воссоздающих эпоху с поэтической и этнографической сторон (уважая глубокие познания Шварца в области быта XVI — XVII веков, Русское Археологическое общество сделало его своим действительным членом). Даже из времени Ивана Грозного, богатого глубокими страстями, художник склонен выбирать сюжеты повествовательно нейтральные ("Соколиная охота при Иване Грозном", "Раздача милостыни Иваном Грозным"),
Та же тенденция к отказу от действия, от развернутой фабулы прослеживается и в иллюстрациях Шварца к повести А. К. Толстого "Князь Серебряный", к "Песне про купца Калашникова" М. Ю. Лермонтова. Удивительно увлекательны эти — вполне картинные — многофигурные перовые композиции, но увлекательность их не сюжетного свойства. Притом что повествовательность заложена в природе исторического жанра изначально, а здесь еще и помножена на повествовательность словесного текста, Шварц сводит ее к минимуму, предпочитая рассказу — показ. Любовно воссоздавая детали и реалии ушедшего быта, он, кажется, иллюстрирует не литературное событие, а само время — складывает образ эпохи из ее антуража и аксессуаров (в этом смысле его большие полотна — тоже своего рода иллюстрации).
Всем своим творчеством Шварц порывает с академическим обыкновением изображать лишь "высокие" моменты истории. Его "сцены" способны внушить зрителю романтический пиетет перед прошлым лишь тщательностью атрибутики — если же отключиться от "костюмной" стороны, то они окажутся, в сущности, принадлежащими бытовому жанру. В многочисленных рисунках и акварелях художника легко осуществляется шаг от любимых в середине века социальных типов к типам историческим. Более того — популярная в кругу современных Шварцу жанристов сцена "игры в шахматы" переносится им в XVII столетие — и получается "Сцена из домашнего быта русских царей" ("Царь Алексей Михайлович играет в шахматы").
В последней картине этнографическая точность и внимательность, с которыми Шварц выписывает узор на тканой скатерти, резные орнаменты печи, кресла и поставцов не мешают ему трактовать сюжет с поэтическим чувством и мягким юмором (чего стоит одна кошка, трогающая лапой упавшие фигуры). Юмор и поэзия, согревающие его исторические "картинки", снимают с них налет музейной "увражности". Сочетание серьезности в стремлении уловить на холсте или бумаге атмосферу прошедшей жизни в ее материальных следах и взрывающего эту серьезность чуть пародийного "остраненного" ви?дения позволяет разглядеть за историческим образом фигуру художника, всматривающегося в даль веков одновременно с уважением и улыбкой.
В серьезности подхода, в почтении к натуре в широком смысле слова Шварц — человек своего времени: все его картины построены на дотошном изучении предметной стороны и точность реалий как бы означает залог исторической правды. Сохранились рассказы современников о том, с какой истовой тщательностью изучал художник московскую архитектуру, как писал свои исторические композиции, пользуясь не только натурщиками, но даже манекенами ("Иван Грозный у тела убитого им сына"). Характерно и обратное действие этой установки на документальность — чуть курьезное, но показательное: именно Шварц оказался создателем устойчивой иконографии Ивана Грозного. Предложенный им в полотне "Иван Грозный у тела убитого им сына" (1861) физический тип обладал такой убедительностью, что разные художники на протяжении всей второй половины XIX века руководствовались им как "портретом" и переносили в свои композиции, считая исторически достоверным.
С этой картины началась карьера Шварца. Хотя способности к рисованию обнаружились у будущего живописца еще в детстве, профессию он выбрал не сразу. После окончания Царскосельского лицея он поступает в Академию художеств на отделение батальной живописи, но одновременно посещает лекции Н. И. Костомарова в Петербургском университете и там же, на историко-филологическом факультете, изучает арабский язык. Понадобилось некоторое время, чтобы два увлечения — история и живопись — слились воедино и превратились в профессию.
Практически сложившимся историческим живописцем Шварц отправляется в путешествие по Европе и там совершенствуется в мастерстве. Множество натурных этюдов, выполненных во время европейских странствий, послужат ему при создании больших композиций — в России, куда он возвращается в 1864 году и вступает в последний, самый плодотворный период своей творческой жизни. Приходит прочное признание — после "Вербного воскресенья при Алексее Михайловиче" его делают академиком, а участие в выставке 1868 года целой серией исторических жанров и типов ознаменовано избранием в почетные вольные общники Академии.
Этот счастливый период продлился пять лет — Шварц скончался внезапно, не пережив своего тридцатилетия. Талант живописца, рисовальщика, иллюстратора и декоратора (в его эскизах и костюмах шла драма А. К. Толстого "Смерть Иоанна Грозного") не успел реализоваться в полную силу. Казалось, что созданная им жанровая система на нем и оборвалась. Общее мнение о художнике выразил И. Н. Крамской после его смерти: "Был Шварц, начал проводить борозду, и очень глубокую, верно угаданную в направлении своем исторически: умер он, и все пошло опять: кто куда. Как будто и не было человека! Заслуги его никому ни урок, ни руководство".
Пессимизм Крамского не вполне оправдан. Картины Шварца, выделявшиеся своей "особостью" на фоне исторической живописи 1860-х годов, имели продолжение как бы "через голову" следующего поколения. Ему первому удалось преодолеть разрыв между академическими нормами исполнения исторической композиции и демократическими принципами создания бытовой натурной картины, удалось приблизить прошлое вплотную к современному зрителю — сведя это прошлое к быту, но быту, увиденному поэтически. Русской живописи понадобился гений Сурикова, чтобы вновь, на ином уровне разорвать сцепленность исторического с бытовым и, оставшись в границах реалистической системы, чисто живописными средствами восстановить историческую дистанцию между зрителем и картинным событием. Но опыт Сурикова оказался единственным в своем роде — тогда как творчество Шварца можно считать начальной точкой того пути, который впоследствии привел к стилизациям А. П. Рябушкина и С. В. Иванова, к рафинированному ретроспективизму мирискусников. Он открыл в исторической живописи ту линию, которая в перспективе оказалась наиболее жизнеспособной.