Цзи Кан (223-262)
Если бы по навету клеветников и завистников "знаменитый муж" Цзи Кан не был бы казнен, не доживши до сорока лет, китайская и мировая культура обогатилась бы еще рядом лирических стихов, философских трактатов, исследований по теории музыки, картин и житийных анекдотов, с восхищением повторявшихся бы потомками. Цзи Кан был воистину знаменит и стоял в начале когорты подобных ему, хотя в основном не достигавших его уровня, деятелей китайской раннесредневековой культуры, называвшихся "знаменитыми, или славными мужами".
Занятия живописью не занимали значительного места в жизни Цзи Кана. Вряд ли он создал много живописных работ. До нового времени не дошло ни одной, и уже более тысячи лет назад подлинных картин Цзи Кана не помнили. Материал живописца недолговечен. Время неизбежно пожирает хрупкую бумагу (а она была изобретена менее чем за сто лет до рождения Цзи Кана и отличалась несовершенством) или шелк, и наступает время, когда наследники вступают во владение лишь памятью, а не памятником. Поэты в этом отношении менее уязвимы: их материал — слова — не столь связан со своим вещественным носителем — письменным текстом. Бесчисленные списки донесли до нас образцы словесности Цзи Кана, и, может статься, такой "естественный отбор" обусловил позднейшую аберрацию сознания, забывающего подчас о его живописных опытах.
Говорить здесь о Цзи Кане-художнике довольно сложно и, на первый взгляд, странно, но все же вполне уместно, ибо он стоял у истоков китайской национальной живописи и, можно сказать, всей средневековой китайской традиции. Семнадцать с лишним веков — срок огромный, немногие страны могут насчитать столько в своей истории, но для Китая это даже не половина возраста его цивилизации.
Жил Цзи Кан в III веке, когда страна в долгой веренице смут, дворцовых междоусобиц и крестьянских войн переходила от древности к средневековью. За три года до рождения Цзи был низложен последний император некогда могущественной династии Хань, правившей более четырехсот лет. Давно уже малолетние императоры стали послушными марионетками в руках всесильных временщиков — министров и военачальников. Стремительно уходили в прошлое древние нормы государственной жизни, правила общественного поведения и личной морали, завещанные Конфуцием и другими мудрецами. Место честного придворного, служащего в соответствии с ритуалом и совестью, заняли новые люди — карьеристы и интриганы, выскочки и невежды, опиравшиеся не на авторитет Пятикнижия, но на силу и хитрость. Цао Цао, воин-поэт, один из немногих в китайской истории гениев-злодеев, и его сын Цао Пи, основавшие новую династию Вэй, привлекали ко двору людей не старой конфуцианской закваски, но предприимчивых и готовых служить кто за страх, кто за корысть, но вовсе не обязательно за совесть.
Обстановка в начале III века была весьма неустойчивой и тревожной — еще бродили по стране уцелевшие после разгрома отряды "Желтых повязок", с севера угрожали извечные варвары-кочевники, внутри столицы не утихали распри и не затухали очаги элитарной фронды.
В этих условиях Цзи Кану трудно было по-старинному служить трону и отечеству. Этической нормой стал отказ от государственной службы ввиду невозможности добросовестно исправлять ее. Эта позиция одаренных людей того времени идет не всецело от Цзи Кана, но он стоял у ее истоков и всю свою жизнь следовал ей. Идеал благородного мужа, избегающего неправедной службы и вообще "житейской грязи", был заповедан еще Конфуцием. В III — IV веках он доминировал в коллективном сознании китайских книжников.
У Цзи Кана, его ближайшего друга Жуань Цзи и их современников и последователей принципом существования стала частная, а не государственная жизнь, бегство из столицы в глушь, демонстративная бездеятельность. В среде Цзи Кана и Жуань Цзи сложился особый стиль жизни, характерный для интеллектуалов последующих четырех веков, но притягательный и во все остальные эпохи истории старого Китая. Речь идет о стиле жизни, называемом "фэнлю" — "ветер и поток". Это духовно-практическое течение имеет мало аналогов в истории культуры других стран, и без него остаются непонятны ми тип мышления, мотивы поступков и особенности творчества китайцев поры раннего средневековья.
Цзи Кан и его окружение понимали феномен "ветра и потока" как свободу от омертвевших условностей, как вдохновенное художественное наитие, открывающее пути творчеству. Духовная экзальтация создавала особую атмосферу, наилучшим образом подходящую для спонтанного самовыражения — в поэтических образах, в графических символах, в музыкальной гармонии или просто в искусстве жить. Артистическая богема, и в первую очередь Цзи Кан с друзьями из Бамбуковой рощи, жила сообразно эстетике чувства и повинуясь лишь своим собственным внутренним порывам и потребностям.
Цзи Кану были близки идеи даосов — Лаоцзы и Чжуанцзы, для которых образы ветра и воды символизировали естественность природы. Во времена Цзи Кана, в эпоху Трех царств и Шести династий, учение о возврате в лоно природы до полного растворения в ней, бывшее дотоле в тени, получило большое распространение.
Идеалы вольготной жизни на природе включали частые длительные прогулки по горам и рекам. Прогулки и любование горами приобрели у Цзи Кана характер культа. Еще в глубокой древности китайцы всходили на горы, принося жертвы духам и ища целебные травы и камни для приготовления эликсира бессмертия. К духам Цзи относился пренебрежительно — биограф рассказывает, что однажды, собираясь спать, он увидел в комнате беса, строившего ему рожи, но, не смутившись, задул свечу, сказавши, что не желает делить с нечистью свет. Что же касается эликсира бессмертия, то Цзи Кан разделял убеждения своего времени. В житии особо отмечается, что он любил собирать травы, подолгу гуляя средь гор и озер. Неоднократно повторяющиеся в его стихах выражения типа "И к бессмертью стремлюсь я в мечтах / Быть к нетленному хочу приобщен" — более чем поэтический образ, это реальная жизненная позиция.
Ритуально обязательные прогулки по горам и водам, помимо очищающего значения, имели важные общекультурные последствия — из них вырос самый знаменитый и наиболее значительный жанр китайской живописи, так и названный "шан-шуй" — "горы-воды" (пейзаж). Реальные прогулки для Цзи Кана и его друзей нередко заменялись воображаемыми путешествиями по кручам и стремнинам, воспроизводя которые они дали первые образцы (до нас не дошедшие) пейзажной живописи. С прогулок времени Цзи Кана и пошло основополагающее для китайского искусства двуединство непосредственного наблюдения и умозрительного воспроизведения образов природы.
К Цзи Кану восходит и оказавшаяся столь жизнестойкой и долговременной модель микроклимата в художественной среде. Он был наряду с первейшим безумцем и эксцентриком среди "славных мужей" Жуань Цзи лидером кружка молодых единомышленников, собиравшихся в конце 250-х годов неподалеку от дома Цзи Кана в бамбуковой роще. Совместные прогулки, пирушки с щедрыми возлияниями, "чистые беседы" о возвышенном порождали творческую атмосферу, насыщенную духовным горением. Так на практике воплощались даосские идеи "единого сердца" как залога истинного единения и братского взаимопонимания людей. Такая атмосфера единомыслия и единодушия впоследствии многократно стимулировала творческую активность китайских художников и поэтов; и первый образец духовного содружества, устроенного и вдохновленного Цзи Каном, стал символом дружеского прекраснодушия и высокого творческого потенциала. Многие столетия спустя китайских и японских художников привлекал сюжет "Семь мудрецов из Бамбуковой рощи", и немало картин на эту тему было создано.
Значение Цзи Кана сказалось и в таком идущем с глубокой древности жанре, как жэньу — буквально "люди и вещи", то есть жанровые композиции в узком смысле. В его жизнеописании и позднейших трактатах об искусстве живописи людей и вещей упоминаются картины в жанре жэньу. Картины Цзи Кана отличались, должно быть, известным дидактизмом. Он не следовал нормативным конфуцианским моделям и не давал в иллюстрации пороков и добродетелей в лицах, но, изображая близких ему "славных мужей", предающихся чистым беседам или беспечно веселящихся за кувшином вина, он не избегал подчеркивания своих идеалов и пристрастий.
Великий поэт III века Цао Чжи, брат императора-тирана Цао Пи и старший современник Цзи Кана так говорил о картинах жанра жэньу: "Невозможно не скрежетать зубами, видя портреты узурпаторов-временщиков, попирающих священный престол; нельзя не восхититься и не захотеть подражать им, видя изображения трех великих правителей древности". В этих словах отразился еще архаический взгляд на искусство как аналог действительности. По мере существования культуры в веках желание "скрежетать зубами" сходит постепенно на нет, хотя этический пафос в трактовке персонажей, передающийся зрителю, неизменно остается.
Влияние Цзи Кана на последующие тысячелетия китайского искусства прослеживается на разных уровнях. В непосредственной форме его испытывали современники и ближайшие потомки, видевшие его картины и знакомые с его эстетикой. Стихи Цзи Кана вдохновляли многих художников, например, великого мастера IV века Гу Кайчжи, писавшего по мотивам его поэзии. В опосредованной форме влияние Цзи Кана проявляется, во-первых, в неизменном интересе к его яркой жизни, ставшей образцом канона жизни художника — фэнлю. Кроме того, его кружок Семи мудрецов из Бамбуковой рощи как экспериментальный образец творческого объединения вдохновенных личностей вызвал к жизни многочисленные подражания и явился основой складывавшегося стереотипа творческого содружества.
Мы лишены возможности видеть картины Цзи Кана, но не должны забывать о его огромной роли в формировании средневековой культуры Китая.