Кикугава Эйдзан (1787-1867)
В условиях жестокого военно-политического режима позднесредневековой Японии, который четко закрепил за всем на селением определенное общественное положение и социальные роли, дети обычно наследовали занятие и образ жизни отцов. "Завещание" Токугава Иэясу, основавшего в начале XVII века последнюю династию военных правителей-сёгунов, в сочетании с последующими законами определило на последующие два с половиной века образ жизни каждого сословия и каждой профессиональной группы. Актеры, оружейники, живописцы, граверы объединялись в школы, которые строились по клановому признаку, включая несколько поколений представителей одной фамилии. Пришедшие со стороны способные ученики принимались в семью и бра ли фамилии учителей или включали в свои творческие псевдонимы иероглифы из имени мастера. Но со второй половины XVIII века в связи с распадом традиционного уклада все чаще семейные связи и фамильная преемственность нарушались и выходцы из кланов сами выбирали себе занятия.
Эйдзан происходил из известной с XV века династии Кано, давшей Японии более десятка первоклассных художников. Первоначальное обучение и художественные навыки он получил в раннем детстве у своего отца Кано Эйдзи. В знак преемственности фамильной линии Эйдзан взял себе наиболее известное имя, состоящее из двух иероглифов — "выдающийся" и "гора".
К началу XIX века, когда Эйдзан вступил в сознательный возраст, школа Кано не обладала, пожалуй, уже ничем, кроме блестящего прошлого. Из ее среды уже несколько поколений не выходило значительных талантов, способных сочетать традиционные приемы и формы выразительности, унаследованные от зрелого средневековья, с меняющимися эстетическими представлениями и духовными запросами позднесредневекового общества. Поэтому Эйдзан, изучив основы традиционной живописи тушью, видимо, не удовлетворился ею и в дальнейшем составил себе имя как видный рисовальщик школы укиёэ — цветной гравюры на дереве. Впрочем, гравюра далеко не во все периоды долгой жизни Эйдзана была его основным занятием. Он был известен и как глава мастерской, изготовлявшей искусственные цветы из бумаги и шелка. Это ремесло, относящееся в западной культуре к нехудожественной деятельности, в Японии первой половины XIX века было если и не самым престижным среди художественных промыслов, то ценилось все же достаточно высоко. Умея наслаждаться нерукотворной красотой корявых веток сосны или изысканных орхидей и хризантем, японцы, по всей видимости, не противопоставляли им искусственные флоральные артефакты, которые ценились за тонкость и оригинальность изготовления. Оригинальности Эйдзану было не занимать. Склонность к эксцентрике и всякого рода причудам, свойственная художникам вообще, а японским в особенности, была присуща Эйдзану в такой степени, что выделяла его и среди изобиловавшей неординарными личностями творческой и околохудожественной богемы столичного города Эдо.
Стоит заметить, кстати, коль скоро речь зашла об искусственных цветах, что традиционному японскому искусству вообще присущ прикладной характер. Художественных вещей, предназначенных исключительно для любования, оно знает немного. Зато поражает при первом знакомстве обилие того, что сейчас называют промграфикой и оформительскими работами, — театральные афиши с портретами актеров и сценами из спектаклей, поздравительные карточки и многое другое. А в предметном окружении человека в поле художественных интересов попадало решительно все — от своеобразных брелков нэцкэ, превратившихся в миниатюрную скульптуру, и расписных табакерок до кимоно и письменных принадлежностей. И работа в прикладном жанре отнюдь не считалась чем-то низким и нетворческим.
Занимался прикладной графикой и Эйдзан. Еще в молодые годы он подвизался в жанре якусяэ — делал портреты знаменитых актеров театра Кабуки, а также изготовлял суримоно — поздравительные миниатюры. Искусству суримоно он учился у эдосского мастера Нанрэя, проживавшего, как и сам Эйдзан, в районе артистической богемы и покровительствовавшего ей купечества.
Карточки суримоно пользовались большим спросом в канун праздников, особенно под Новый год. В лаконичной, миниатюрного формата композиции полагалось изящно и остроумно отражать время года и характер праздника, послужившего поводом к созданию гравюры. Например, при наступлении года обезьяны выбирались сюжеты из богатого обезьяньего фольклора или обезьяньи образы из буддийской или классической японской литературы. К изображению Эйдзан приписывал краткие стихотворения в три строки. Современники высоко ценили его суримоно, в 1810-1820 годах он был серьезным соперником самого Хокусая, который в необъятности своего художественного дарования изготовил и несколько десятков суримоно.
Вообще Эйдзан вполне "дотягивал" до корифеев гравюры укиёэ, и если и не занял в истории искусства одного из центральных для своего времени мест, то в значительной степени потому, что был непоследователен, занимался многим и легко отказывался от приобретенного.
Когда Эйдзану было 19 лет, умер в тюрьме Китагава Утамаро, ведущий художник жанра бидзинга — изображений красавиц из чайных домиков, где любили развлекаться эдосские горожане, и гейш из "кварталов любви". Утамаро создал свой стиль изображения женской красоты, полный поэтического очарования и тонкой чувственной прелести. Гравюры его ценились весьма высоко, и молодой Эйдзан в молодости подражал им, желая со временем превзойти мастера. Он сумел овладеть плавно-округлой линией Утамаро и рисовал сначала точные копии с работ прославленного мастера, а потом свободные композиции "под Утамаро", не стесняясь иной раз ставить печать покойного мэтра. Увлечение Утамаро и соперничество с ним сказалось на зрелом стиле Эйдзана. Его женские образы имеют определенное сходство с утамаровскими, но отличаются большей любовью к отделке деталей и наполненности плоскости листа, большей крепостью и весомостью линий.
Красавицы-куртизанки были одной из излюбленных тем Эйдзана, хотя, разумеется, ими не ограничивался круг его сюжетов. Известны его пейзажные работы, серии знаменитых видов в различные времена года, жанровые сцены. Но более всего он прославился, пожалуй, именно изображением красавиц-гейш. Есивара и два других "ивовых" (иначе "зеленых"), то есть веселых, квартала были оживленным местом развлечений и приватного времяпрепровождения в Эдо в XVIII — начале XIX века. В Есивара ходили открыто, как в клуб, общественным сознанием не возбранялось, но, напротив, поощрялось бесшабашное мотовство и приверженность суетным радостям бытия. Средневековые буддийские идеи бренности, непрочности, нереальности сущего были переосмыслены, и вместо непривязанности к "этому бренному миру" культивировалось умиление всем эфемерным, быстровянущим, как женская красота, и стремление схватить побольше мимолетных мгновений наслаждения.
Многие художники и литераторы, например, самый значительный писатель второй половины XVIII века Ихара Сайкаку, а одно время и сам Эйдзан, селились в "ивовых" кварталах, где в изобилии черпали темы и сюжеты для вдохновения. Изображение красавиц за туалетом было очень популярно. "Весенние картинки" (так назывался жанр фривольного, на наш взгляд, содержания — сюнга) привлекали Эйдзана до старости. Он не только трактовал эти мотивы графически, но сочинял рассказы, которые сам иллюстрировал. С 1829 года вышло не меньше десятка его книг.
Мальчиком Эйдзан застал золотой век японской гравюры укиёэ и был свидетелем расцвета и постепенного упадка классической позднесредневековой культуры. Старость его пришлась на кризисные годы бакумацу — упадка военно-феодального режима сёгуната. Менее чем через год после смерти Эйдзана в Японии произошла реставрация Мэйдзи, направившая страну по пути буржуазных преобразований. Старые формы жизни и искусство укиёэ, уже давно клонившееся к упадку, умерли, и Эйдзан умер вместе с ними.