Чемесов, Евграф Петрович (1737-1765)
Расцвет гравюры в России связан в нашем представлении с XVIII веком. Атмосфера времени с поразительной силой ощущается в гравюрах начала столетия — картах, видах, батальных сценах, портретах. Они документальны, деловиты и практичны, как и вся культура той поры. Развиваясь, совершенствуясь и утончаясь, гравюра все более становится "художеством", перерастая рамки подсобного "грыдоровального департамента" при Академии наук. К середине века назрела необходимость упорядочить преподавание изобразительного искусства. При новообразованном Московском университете создано было художественное отделение — ядро будущей "Академии трех знатнейших художеств". Во главе этих начинаний стоял Иван Иванович Шувалов — основатель Московского университета и куратор первой Академии художеств — искренний покровитель наук и искусств в России. Человек прекрасно образованный, умный и доступный, Шувалов обладал удивительной способностью распознавать талантливых людей и умением их поддерживать. Это он заметил среди дворцовых истопников будущего блестящего скульптора Федота Шубина, а в церковных певчих — живописца Антона Лосенко, и сына дьячка, архитектора Василия Баженова. Услышал он и о бедном армейском офицере самоучке, который с увлечением перерисовывал попадающиеся ему под руку гравюры — Евграфе Чемесове.
Евграф Петрович Чемесов происходил из рода старинного, но небогатого, рано лишился отца и шестнадцати лет был определен в службу солдатом лейб-гвардии Семеновского полка. Вскоре он стал капралом, затем произведен в поручики и назначен в армейский Копорский полк, расквартированный в Москве. Жизнь его круто изменилась после встречи с Шуваловым, добившимся отчисления Чемесова из полка для поступления в Академию художеств.
Весной 1759 года Чемесов уже в Петербурге (надо сказать, что Академия, до 1762 года числившаяся при Московском университете, всегда находилась в Петербурге) и 17 марта зачислен в класс известного немецкого гравера Георга Фридриха Шмидта. Он пылко взялся за работу и всего за год сумел овладеть сложной техникой граверного ремесла. Портрет Петра I, гравированный им с оригинала Натье, — уже мастерская работа. Он предназначался для истории Петра, заказанной Вольтеру. В связи с возрастанием влияния России и особенно с началом русско-прусской Семилетней войны в Европе усилился интерес к России и ее прошлому. Воспользовавшись этим, прусский король Фридрих Великий велел издать ряд книг, порочащих Россию. Шувалов сделал ответный ход в этой идеологической войне и предложил всепризнанному европейскому авторитету — Вольтеру — написать историю Петра I. "История", однако, вышла не совсем такой, какой ее желали видеть заказчики, и Шувалов долгое время Вольтером был недоволен.
В начале 1760 года Чемесов исполнил портрет "Куратора Ивана Шувалова" — прелестную граверную миниатюру с оригинала Ротари. Ввезенный из Парижа модный обычай дарить на память портреты немало способствовал расцвету этого жанра.
С декабря 1760 года Чемесов числится уже адъюнктом, то есть помощником Шмидта по гравировальному классу. Столь напряженная работа подорвала силы Чемесова — у него открылась чахотка. И хотя Шувалов всячески старался помочь своему любимцу, увозил его на лето на свою дачу, болезнь не уступала.
Чемесов умер совсем молодым, проработав едва шесть лет, но то, что он успел сделать за этот короткий срок — поразительно. Его отличала ранняя самостоятельность, свойственная лишь глубоким и оригинальным дарованиям. Он и от учителя своего, Шмидта, одного из лучших в Европе граверов, перенял мастерство, а не манеру. Барочная бравурность и блеск Шмидта не увлекали Чемесова. Значение его творчества не только в техническом умении, поистине блистательном, позволявшем ему с таким совершенством передавать мягкость и глубину теней, богатство оттенков черно-белого, разнообразие фактур — как, например, в знаменитом портрете императрицы Елизаветы в черной мантилье, за который двадцатипятилетний художник был удостоен звания академика. Работам Чемесова присуща особая атмосфера, психологическая содержательность образа, их нельзя просто отнести к произведениям репродукционной гравюры. Чемесов обладал собственным стилем, и про него, впервые, быть может, по отношению к русской гравюре, можно сказать, что мастерство его всегда отвечало умному замыслу, а замыслы стояли на уровне высших достижений европейской гравюры.
Круг занятий Чемесова ширился с каждым годом: он исполнял обязанности конференц-секретаря Академии, а после отъезда Шмидта за ним утверждается "управление гравировальным классом и граверной палатой". Преподавание отнимало почти все время, поскольку Чемесов входил в мельчайшие подробности дела. Помимо того что ученики в любое время могли заниматься у него дома, он сам заботился об их размещении и питании, хлопотал о покупке лучшей бумаги и красок, смотрел за печатанием оттисков. Благодаря его усилиям граверный класс стал едва ли не самым сильным из всех отделений Академии.
Правда, не было уже рядом могущественного покровителя — Шувалов после воцарения Екатерины отправился в долгое заграничное путешествие. И. И. Бецкий, занявший его место, был ему прямой противоположностью. Он провел всю жизнь на дипломатической службе, России не знал и не любил, искусства не понимал, не умел выбирать сотрудников и не замечал, какие нелепые формы приобретают в реальности его утопические проекты. Так, к примеру, в воспитатели гимназии при Академии приглашен был им француз Кювилье, бывший красильщик, по отзыву А. Сумарокова, "такая бестия и невежа, какой другой нет в России". В результате, после девятилетнего обучения выпускники оставались буквально неграмотными. Академическая жизнь резко изменилась: требование субординации и мелочного выполнения устава, придирки, интриги задевали Чемесова, человека ранимого и впечатлительного, более, чем других его коллег С началом 1765 года вступал в силу утвержденный Екатериной новый "регламент" Академии художеств. Чемесов узнав, что по-новому уставу он не только отстраняется от руководства граверным классом, но и теряет право преподавать в нем, немедленно подал в отставку. В прошении он предлагал также Академии приобрести доски всех его гравюр. Отставка его была принята в тот же день; о досках не сказано было ни слова. Оскорбленный Чемесов заявил конференц-секретарю А. Салтыкову: "Ежели Академия почитает двести пятьдесят рублей в большое мне пожалование за мои поднесенные доски и эстампы, то я не почитаю себе за великое оными досками и эстампами Академию подарить, и Вас, государь мой, прошу оные слова объявить господам членам". Обиженный Совет Академии на "дерзновенное такое письмо" ответил, "что Академия в подарке его никакой надобности не имеет и определяет деньги 250 р. ему выдать, возвратя доску с его портретом и эстампами к оной".
21 марта, за пять месяцев до смерти художника, казначей Академии художеств принял тринадцать чемесовских досок — все, кроме последнего "Автопортрета" — эта доска не сохранилась и отпечатки с нее чрезвычайно редки.
Профильный портрет заключен в медальон, прикрепленный к стене из тяжелых и грубых каменных блоков. На выпуклой круглой рамке медальона надпись: "Е. Чемесов, вырезан им самим, а рисован его приятелем Девеллием" (Ж. де Велли). "Сколько жизни и болезненной нежности, — писал Д. Ровинский, — в этом чахоточном профиле талантливого русского человека, и как в этой, кажется последней, работе Чемесова все выполнено просто и красиво! Глазу не хочется оторваться от этого прелестного листка". Само обращение к автопортрету, жанру редкому в то время у русских художников, говорит о чувстве индивидуальности и достоинства. В просветленном и романтическом лице, уже отмеченном смертью — трагичность и сложность внутренней жизни молодого человека, художника умного и независимого, даровитого и незащищенного. Портрет естествен и изыскан и сама пленяющая артистичность исполнения кажется навеянной изяществом и благородством души.
Рачитель Чемесов художеств был свободных,
Художник первый он из Россов благородных
Приятности души и сердца он являл:
О добродетели! он вас изображал!
(Г. Державин)